Лучанская война

I Когда князь Кршесомысл отошел в вечность, на вышеградский престол воссел Неклан. Мудро и мирно было его правление, с ли-томержичами и лемузами он дружил, и у тамошних воевод его советы и мнения были в большом почете. На полночь же он имел злого соседа в лице Властислава, воеводы гордого племени лучан при реке Огарке и на верхней Мже. Неклан был кроток и благоразумен, Властислав - свиреп и надменен. Неклан имел нрав мирный, Властислав - воинственный. Не признавая ни добрых соседских отношений, ни прав, ни справедливости, он проливал кровь без милосердия. Он жестоко теснил своих соседей и не раз делал набеги с своей дикой дружиной на лемузов, литомержичей, чехов и брал дань. Брал по белке и по черной кунице с плуга, а кто осмеливался сопротивляться, должен был платить не только за себя, но и за убитых членов семьи. Уводил в плен людей, особенно жен и детей, и продавал их в рабство. И столько было у него пленников, что отдавал их за ничтожную плату франкским гостям и бородатым евреям.

Где бы ни появлялись лучане, огонь следовал за ними. Горели дома, гумна, хлевы, конюшни, и не было селения, где бы что-нибудь не горело. Что щадил огонь, то враг рубил мечом. И бежали люди из селений, и искали спасения в городах, за валами и стенами. Но и те не всегда были в состоянии охранять их.

Град Држевиц, на границе, не устоял против силы Властиславо-вой. Пал Сланы, в пепле лежал Будеч. Оттуда, словно прорвавшаяся плотина, хлынула орда Властиславова на широкую равнину к Левому Градцу, близ того места, где мрачный Рживнач торчит над Влтавою.

Осадили лучане Левый Градец, собираясь оттуда обрушиться на Прагу. Никого из города не выпускали и продовольствие в город не пропускали. Голодная смерть угрожала осажденным. Весь скот поели; горсточка муки была редкостью; голая кость считалась лакомством.

Тоскливо смотрели осажденные с валов и вышек на "Великий путь", который от Левого Градца через Унетице по-над Лысолаей и Голешовице через Летенскую равнину вел в Прагу, местожительство княжеское, и в волнении ждали, не придет ли войско выручить их. Но увы! Никто не шел. "Великий путь" оставался пустынным.

Отчаяние овладело осажденными. Изнуренные голодом, с впалыми щеками и лихорадочно горящими глазами, они сложили на землю оружие и решили сдаться.

- Все равно умрем с голода,- говорили они.- Помощь не идет. Сдадимся лучанам. Пусть делают с нами, что хотят: либо губят, либо милуют.

Уже собрались так сделать, как вдруг узнали, что лучане оставили лагерь и отступили. Дошла до них весть, что лемузы и литомержичи, а вместе с ними и дечане идут к чехам на помощь и собираются им, лучанам, ударить в тыл.

Взбешенный Властислав поклялся страшной клятвой: пусть не будет ему помощи от Перуна, пусть будет он рабом в жизни будущей, если уступит лемузам, дечанам и литомержичам. А чешское племя он покорит во что бы то ни стало и в знак победы повесит свой щит на вратах Пражского града.

И отступил от Левого Градца, чтобы не очутиться, подобно зерну, между двумя жерновами.

Скоро он действительно отомстил литомержичам, выставив на их земле, между двумя горами, Медвежьей и Пршипети, укрепленную крепость, которую назвал своим именем. Посадил там сильных суровых мужей в устрашение племенам, которые осмелились помогать чехам.

И взмолились лемузы и дечане, и запросили пощады, обещая предоставить чехов своей судьбе и платить дань, какую угодно будет назначить Властиславу. Когда о том проведал пражский князь, он сильно омрачился.

Слабый духом, он не считал возможным управиться без союзников и готов был скорей уступить, чем довести дело до войны.

Снарядив посольство из нескольких владык, Неклан послал их к лучанскому воеводе, чтобы уговориться с ним о мире и о соседских отношениях. Послы повезли богатые дары: несколько мешков чистого золота, два металлических шлема, дорогие щиты и десять отборных коней чистой породы.

Властислав сидел на высоком резном престоле, пестро раскрашенном. На нем была дорогая соболья шапка с орлиным пером и плащ из богатой чужеземной ткани, падавший тяжелыми складками с его плеч. Надменным взглядом из-под насупленных бровей смотрел он на послов и, выслушав их, сказал:

- Теперь я знаю, чего желает ваш князь. Вижу и дары, которые он мне послал. Не слишком-то благоразумно он поступил. Ведь он не послал мне всего золота, всех своих коней и всего богатства, а послал только часть всего золота, чтобы прельстить меня. Возьмите все это обратно и скажите вашему князю, что я благодарю его и прошу все его добро для меня спрятать и сохранить. Приду к нему и возьму все, что он имеет, а также и то, что теперь возвращаю. А вы убирайтесь отсюда, да поскорее, чтобы вместо даров не оставить вам здесь своих голов.

Владыки испугались и тотчас же пустились в обратный путь, спеша оставить лучанскую землю за собою. Когда же они в Пражском граде рассказали о сделанном им приеме и о спесивой похвальбе Властислава, будто он станет властвовать над чешской землей, как над своей собственной, Неклан побледнел и не мог скрыть своего испуга.

II Спесивая похвальба лучанского воеводы не была речью на ветер. Он тотчас разослал во все пять округов лучанской земли приказ готовиться к войне.

Впереди дружины на быстрых конях ехал посол. Один меч он имел у пояса, а другой, воеводов железный меч в кожаных ножнах, держал перед собой острием кверху. Товарищ его ехал возле с арканом, скрученным из лыка, у пояса.

Словно вихрь неслись послы и дружина вооруженных людей равнинами и долинами, через леса и горы (было весеннее время, когда поднимались хлеба), от рода до рода, от деревни до деревни, и в ясный день, и на рассвете, и поздним вечером.

На площадях останавливались, сзывали старшин и всю родовую челядь, мужей и юношей. Когда все были в сборе, посол вынимал из ножен воеводы меч и, взмахнув им перед собою вверх, объявлял воеводов приказ, чтобы каждый, кто превзойдет ростом воеводов меч, собирался без промедления на войну, брал щит и оружие и спешил к воево-дову граду, где собирается войско против чехов.

Затем товарищ посла отвязывал аркан и поднимал его петлю высоко над головой, а посол, указывая на петлю, повторял страшную вое-водову угрозу, что каждый, кто выйдет в поле позже назначенного времени, будет этой петлей удавлен. Пусть каждый видит и знает, что его ожидает.

Еще наказывал посол, чтобы каждый, кто имеет сокола, либо кречета, либо иную хищную птицу, брал их с собою, не оставляя дома ни единой. Кто же посмеет ослушаться или покинуть поле сражения, будет этим мечом казнен.

И махал посол воеводовым мечом, который сверкал и играл на солнце. Потом этим мечом мерили мужей и юношей и на палочках по зарубкам считали, чтоб объявить воеводе, сколько каждый род может выставить в поле воинов.

Потом снова садились на коней и, пришпорив их, мчались далее от рода к роду, от округа к округу. А весть о них летела впереди их, и всюду уже ждали воеводов победный меч. Пастухи со страхом глядели на диких всадников. В селениях мужи шумно встречали послов воево-Довых, жены же - сумрачно и грустно. Всюду послы приносили смятение и тревогу мужам, огорчение и заботу женам и девицам. И проехали они так от града Луками, и прекрасна была земля, по которой проезжали послы с мечом войны. Богатые нивы с тяжелым колосом, луга - целое море цветов, золотистые и розовые полосы по нежно-зеленому полю. Везде почивала благодать: на полях, лугах и в садах; и все это, залитое живительными лучами весеннего солнца, радовало глаз. Ездили от округа к округу: и за реку Броцнице, и на полночь за Огарку, туда, где на горизонте виднелись синеватые очертания Крушных гор, и в долину реки Узкой, на обоих берегах которой собирали мужей. Везде мечом мерили и на зарубках подсчитывали.

Отсюда поспешили на запад солнца, в края вдоль реки Гутной. Прогремела грозная весть по равнинам и долинам, по скалам и ущельям; пронеслась вдоль рек и до тех мест, где в узких ущельях шумели пороги Огарки; проникла в глубь лесов и до самых болот, на которых скрывалось селение Хлумчанское, пятый округ Лучанской земли. Едва там услышали хлумчане воеводов приказ, едва увидели блеск воеводова меча, поднялись в дикой радости все, как один человек. Мечом не захотели меряться, а объявили, что пойдут все, кто только в силах, и стар и мал.

И собирался дикий загорелый люд из дикого лесного угла, бросая поля и усадьбы, хватались сильными загрубелыми руками за топоры и тяжелые молоты, снимали со стен тяжелые щиты, крепким железом окованные; брали с нашестов соколов и кречетов, связывали в своры на ремнях свирепых псов волчьей породы, привыкших к борьбе и крови в схватках с лесными хищниками.

III В отдаленном хлумчанском крае, между горами, за обширным болотом, поросшим седым мхом и осокою, на опушке большого леса из лип и яворов стояло небольшое селение, окруженное почерневшими стенами и бревенчатым тыном.

Слежавшиеся соломенные крыши его хат поросли мхом.

Жаланов небольшой род давно уже поселился здесь. Страба, муж молодой и статный, был в то время его хозяином. Ни сестер, ни братьев у него не было; была только жена, чешка родом. Страба привел ее в качестве пленницы во время последнего набега лучан на Левый Градец.

Мало-помалу она овладела его сердцем, словно опутала чарами, В ОН сказал ей: - - Ты моя пленница и невольница, а теперь будь моею женою.

Чешка покорилась, но не смирилась. Тосковала она и томилась по далекой родине, и горько ей было, когда вспоминала, какие ужасные злодеяния совершали лучане на ее родине. Но она тщательно хранила ненависть в сердце своем, и муж не подозревал ее чувств.

После смерти отца жила у Страбы его мачеха, женщина высокого роста, с мрачным лицом и серыми проницательными глазами, уже не молодая, но и не старуха. Она знала волхвования и умела ворожить.

Лишь только достиг воеводов приказ уединенных Жаланов, их хозяин начал собираться на войну: снял со стены кожаный шлем с железным обручем, наточил меч, взял стрелы, натянул новую тетиву на упругий лук, привязал к седлу молот и выбрал из табуна лучшего коня. Конь был не велик, но статен, шерсть его не лоснилась, а была космата, но на ходу он был легок и быстр, как ласточка, вынослив на зной и мороз, на голод и жажду, крепок на ногу по трясинам и кочкам.

Молодая жена Страбы молча помогала ему снаряжаться: принесла попону и плащ, кожаные наколенники и ремни, харчи в котомке, хлеб и сыр, чтобы ему было чем пропитаться, пока доедет до воеводова града.

За день до отъезда мачеха шепнула Страбе:

- Приди под вечер в ущелье, но никому о том ни слова.

Когда наступили сумерки, пошел молодой хозяин, куда ему указала мачеха.

Шел он вдоль леса по краю обширной трясины. Там и сям в ней росла низкорослая ольха и болотный кустарник; а между ними отливали кровавым блеском омута. Небо было багровым, на болоте выл ветер; но еще грознее завывал он в глубоком ущелье, по краям которого торчали среди скудной травы в беспорядке разметанные скалы. Над ними, между ними, отдельно друг от друга росли высокие липы, дубы и старый ясень. Их раскидистые кроны опутаны были ползучей омелой, из которой весною и осенью выглядывали черные оголенные ветви.

В том глубоком ущелье, под дубом, против скалы, на которой пылал огонь, сидела Страбова мачеха. Волосы ее были распущены, но на голову был накинут белый платок.

Увидав пасынка, она бросила на огонь горсть кореньев и начала делать заклинания:

- Мгла передо мною, мгла за мною. Никто, даже сами бесы не видят нас.

Только она договорила, ущелье больше и больше наполнялось беловатым дымом.

Дым расстилался понизу, несся клубами вверх, полз по бокам ущелья, поднимался до шумевших вершин деревьев; и когда Страба приступил к огню, беловатая мгла до того заволокла ущелье, что только кое-где проглядывали сквозь нее деревья, точно тени; освещенная ярким пламенем, стояла мачеха и своими серыми глазами пристально глядела на Страбу.

- Ты не сын мне, но твой отец был моим мужем. Призвала я тебя затем, чтобы дать добрый совет, но никто не должен знать об этом.

Знай и ведай, что напрасны все мои чары. У чешских колдуний чары сильнее, они превозмогли наши, поэтому будете и вы осилены.

Вижу великую вашу беду! Ах, горе, горе. Боги вас на битву поведут, но обратятся на помощь вашим врагам.

До поля битвы доедете, но уже оттуда не придете. Лучане будут выданы чехам. Останется там и воевода, и все. Но тебя минует смерть, если поступишь по моему совету. Внимай и помни. Когда начнется бой, стой против того, кто первый на тебя нападет. Кольни его копьем, но жизни не лишай.

Отрежь оба уха, хорошенько спрячь их и, вскочив на коня, лети обратно.

Услышав за собой шум и крик, не оглядывайся и поспешай к дому; тем только и можешь сохранить себе жизнь.

Заря погасла. На обширные болота легли ночные тени. Среди них, как призраки, торчали корявые ольхи. На краю болота гнилая верба с облезлою корою светилась странным таинственным светом.

В глубокой задумчивости, с тревогою в душе возвращался Страба из ущелья домой. В тени, между высокими деревьями стоял его дом. Огни уже погасли:

даже слабого света лучины нигде не было видно. Кругом было темно и тихо, но когда Страба вошел в ворота, он услышал пение.

Пела жена его странную, незнакомую ему песню. Увидав выступившую из мрака фигуру мужа, она сразу умолкла. И когда он спросил, что она пела и почему именно в такую минуту, она не ответила ему ни слова.

IV Страх напал на пражского князя, когда он узнал, что делается в лучанской земле и какое Властислав собирает войско. Неклан страшно трусил и даже тогда не ободрился, когда ему было объявлено, что весь народ чешский, возмущенный дерзостью лучанского воеводы, восстал и готовится к бою.

Забряцало оружие в Вышеграде и на соседней Летенской равнине. Отовсюду раздавался топот боевых коней, воинственные крики и песни. Один Неклан ходил с поникшей головою в отдаленной горнице своего терема и дрожал от страха. Он не верил, не допускал мысли, что может одолеть Властислава.

Напрасно приближенные его уговаривали. Он жаловался на сильную немощь, говорил, что бесы ослабили его тело и кости. Когда же Честмир, его родственник, юноша красивый и храбрый, стал ему горько пенять, говоря, что такое поведение недостойно мужа, что войско собралось и ждет его, что отсутствие князя может произвести смятение в умах, Неклан отвечал:

- Не пойду, не могу. Иди за меня. Возьми мое оружие, моего коня и веди войско. Пусть думают, что ведет их князь.

И взял Честмир княжеское вооружение, кольчатую броню и металлический шлем заморской работы, под него надел кольчатую маску, рикрывающую уши, бороду, шею и часть лица, большой, окованный сталью щит, надел княжеский плащ, сел на Некланова буйного вороного коня и выехал, сопровождаемый лехами, на Летенскую равнину, где собралось войско.

Забряцало оружие, раздались радостные крики; воины приветствовали своего князя. Тотчас же войско начало строиться: конные и пешие, в кожаных шлемах и косматых шапках с копьями и пращами, с луками и колчанами, полными оперенных стрел.

Замелькали в воздухе мечи и копья; серьги в ушах многих воинов переливались на солнце дрожащим блеском. Честмир на вороном коне сделал смотр войску и принес жертву богам.

Когда все было готово, Честмир взмахнул мечом, крикнул юнацким покриком, и дружина тронулась в путь. Земля дрожала от топота коней, и воздух оглашался воинственным криком и песнями. Отряд шел за отрядом; тут находились мужи от всех родов, по силе и количеству каждого рода.

Роды небольшие соединились вместе и составляли один отряд. Но роды сильные, богатые и многочисленные, такие, как Нетворжичи и Туржаны, Чарадичи и Драгельчичи, которых прозвали Голоногими; Беховичи, Угоничи, Будегостичи и род Нагорубов, а также Жиняны и Божковичи, славный род Вршовичей, Муничей и старого Тепти, шли каждый отдельно под собственным своим знаменем.

Потянулось чешское войско по великому пути на Лысолае, через темные Козьи хребты, оставив Левый Градец справа, поспешили навстречу лучанам, чтоб остановить их зверства.

Когда дошли до равнин Турских, Честмир остановил войско, узнав, что лучане близко. Расположились на небольшой возвышенности, откуда виден был неприятель, надвигавшийся как черная туча. Нетрудно было заметить, что неприятель численностью во много раз превышает чехов. Но пражский князь не испугался. Стоя на возвышенном месте, под одиноким старым дубом, он говорил своему войску, а войско слушало, вполне уверенное, что слышит самого князя.

- Вот они лучане, гордое племя!- говорил Честмир.- Сколько они у нас мужей сгубили, сколько селений спалили, жен и детей в плен увели! И продолжают губить и жечь, хотят стереть нас с лица земли. Волей-неволей мы должны дать им отпор, чтоб защитить наши семьи и не посрамить чешской земли.

Постоим за свободу, отстоим свою жизнь или сложим здесь свои кости, но не покроем себя стыдом, не побежим с поля брани.

Пойдем на врага нашего, и я впереди всех. Если падет голова моя, вы не смущайтесь; стремитесь вперед, пока победа не останется за вами. Когда же все кончится, погребите меня на том месте, где я паду...

Вдохновленное войско крикнуло, как один человек:

- Где падет твоя голова, там и мы сложим наши головы! , - Победим!

- Лучан побьем!

Еще минута, и на Турской равнине показалось лучанское войско, конное и пешее, хорошо вооруженное, с крепкими щитами, все в кольчугах, либо в стеганых льняных нагрудниках, и все люди сильные, воинственные, особенно род Трнованов, Жлутичей и Радоничей, а также Угоштяны, Храберцы и Тршебчичи. Поражал диким видом своим хлумчанский род: люди закутаны были в попоны, в звериные шкуры, в косматых шапках, с грубыми копьями и тяжелыми молотами в руках. Целые своры злющих псов вели они с собою; иные имели на руках или на плече пернатых хищников.

На равнине лучанское войско выстроилось лицом на полдень, как раз против пражан, которые левым крылом обогнули возвышенность к западу, правым же опирались на лесистый холм над хейновским селением.

Со стороны лучанского войска было очень шумно. Лай и вой псов, ржанье коней, звук рогов, людской крик - все это сливалось в один непрерывный гул, подобный громовому раскату, который эхо разносило по всей Турской равнине.

Во главе войска ехал надменный Властислав в блестящем шлеме, чешуйчатой кольчуге и с обнаженным мечом в руке. Увидев пражан, которые стояли стойко и не дрогнули при его приближении, он остановил свое войско и, обернувшись к нему, крикнул зычным голосом:

- Видите этих трусливых баб? Прикрылись холмиками. Но это не спасет их, потому что они слабее нас. Они слабее телом и духом. Видите, как они боятся нас. Не стали небось на равнине, а потому, что трусят. При первом нашем натиске они ударятся в бегство. Бросайтесь на них наскоком, и пусть падут перед вами, как колосья, побитые градом. Спустите псов, пусть напьются их крови, и птиц, пусть ослепят их.

Как стрелы из луков, бросились псы с диким лаем, образуя нестройную пеструю кучу.

В то же мгновение взвилась над лучанами черная туча хищных птиц.

Освобожденные от привязи, неслись они выше и выше, то сбиваясь в кучи, как снеговые хлопья, то разлетаясь в одиночку, как черные мигающие точки.

Слышен был шум крыльев, стрекот и смешанный птичий крик.

Тень падала на лучан от этой живой тучи, которая быстро неслась вперед, к пражскому войску. Слух закладывало от дикого лая, рева и воя, криков и топота.

А вслед за псами и хищными птицами, под звуки боевых рогов, в диком возбуждении, жаждая крови, летели лучане, предводительствуемые своим воеводою, по широкой Турской равнине. На коне с развевающеюся гривою, возбуждая войско воинственным криком, скакал Властислав, неистово махая обнаженным мечом.

За ним и около него неслись его дикие воины с воспаленными лицами и налитыми кровью глазами, испуская из пересохшего горла хриплые крики.

В это мгновение, подобно тому, как каменная глыба, сверженная ураганом, летит с горы, сокрушая и уничтожая все на пути, ринулся Честмир в княжеском снаряжении с возвышенности навстречу лу-чанам.

А за ним войско, род за родом, соперничая друг с другом в храбрости.

Столкнулись, смешались неприятели, кололи, рубили друг друга. Честмир был в самой жаркой сече; рубил направо, рубил налево; словно маковки валились лучанские головы.

Вдруг из общей свалки выскочил Властислав и с быстротой молнии бросился на пражского вождя. В дикой ярости сцепились они, боролись долго и упорно, нанося друг другу жестокие удары. От скрещенных мечей летели искры. Но вот у лучанского воеводы выскользнула из рук узда, выпал меч, и он, как сноп, свалился на груды раньше его убитых воинов, тела которых топтали конские кр-пыта.

Крики ужаса и ярости с одной стороны и радости с другой загремели над кровавою нивою. С новою силою пражане ударили на неприятеля, который уже пошатнулся и отступал. В эту минуту пал Честмиров конь, но всадник вскочил на быстрые ноги и продолжал рубить и колоть, ограждая себя щитом.

Много стрел завязло в его чешуйчатой броне, немало копий торчало из его щита; и все еще продолжали летать стрелы и копья, нанося щиту новые повреждения. Утомленная рука сильного героя начала дрожать и замедлять удары. Честмир закричал воинам, чтобы ему подали новый щит, и в то время, когда он менял его, неприятельское копье пронзило его тело. Храбрый вождь пал посреди жестокой сечи с оружием в руках и щитом, из которого, словно щетина, торчали копья и стрелы.

Как говорил он перед битвою, так и случилось: воины, огорченные утратою, еще стремительнее бросились на врага, кололи, рубили с ожесточением и не покладали рук, пока не истребили лучан всех до единого. Хищные птицы разлетелись, псы разбежались или были побиты, а лучанские воины полегли на поле битвы вместе с своим воеводою. Спасся один Страба, как и предсказала мачеха.

Сломили пражане кичливость лучан и сокрушили их силу. Загремели крики радости, но при взгляде на убитого воеводу крики мгновенно стихли.

Прикрыли его щитом, утыканным стрелами, и в полном вооружении отнесли на холм, где он желал быть погребенным. Когда сняли шлем и забрало, то увидали, что это был не князь, а удалый Честмир, который принес себя в жертву за отечество. С воплем и рыданиями оплакивали его воины.

Приготовили ему могилу под старым дубом. В ночь, следовавшую за битвою, тело героя сожгли, а пепел зарыли и насыпали над ним высокий холм. Все войско по павшем вожде своем справляло тризну.

Наготовили меду много, и когда сварили его, прибыл Неклан, чтобы оплакать гибель Честмирову.

Когда же почести усопшему были возданы, восстало пражское войско и двинулось вперед, на лучанскую землю.

На своем невзрачном, но быстром коне бежал Страба с поля битвы. Его меч дымился еще от крови чеха, который первый напал на него. Далее Страба уже не участвовал в битве. Он отсек уши нападавшему на него, вскочил на коня и, не обращая внимания на шум, крик и трубные звуки, полетел во весь дух, словно призрак гнался за ним.

Так скакал он до вечера. В ночи, едва дав коню вздохнуть, он скакал уже дальше, полями и лугами, минуя жилые места, чтобы никто не видел, как он бежит с поля сражения. Минул день, минула другая ночь, и на рассвете этой ночи достиг Страба на измученном коне, измученный сам, своих уединенных владений.

Селение было погружено еще в глубокий сон. В тени стояли старые липы, из-за которых едва просвечивал белесоватый край неба на востоке. Когда Страба подъехал к своему дому, он заметил жен, выходивших из его жилища.

Увидав его, они вздрогнули и, потупившись, проговорили:

- Не в добрый час ты вернулся.

Соскочив с коня, Страба бросился в горницу, еще погруженную в утренний сумрак. На лавке у окна лежало что-то, покрытое белым покрывалом. Судя по очертаниям, это было окоченевшее мертвое тело. Окно было отворено для свободного выхода души. Подбежав к скамье, Страба сдернул покрывало и при тусклом свете занимавшегося утра увидал посиневшее лицо своей молодой жены. Очи ее были закрыты, волосы распущены, и на груди зияла глубокая рана с запекшейся кровью.

Не веря своим глазам, он стоял, объятый ужасом. В эту минуту появилась мачеха, в белом длинном одеянии, точно призрак.

Недвижно стояла она, устремив на мертвую свои серые глаза.

- Откинь ей волосы,- мрачно сказала мачеха.

Страба откинул прядь прекрасных волос с правого виска своей молодой жены и в ужасе отступил. На месте уха зияла окровавленная рана. Он откинул волосы с левого виска: там была такая же кровавая рана.

Онемев от изумления, взволнованный Страба открыл сумку и трепещущими руками вынул отрезанные уши с окровавленными серьгами. Это были женины уши; он узнал их. Теперь он понял, что кинувшийся на него воин была жена его. Она хотела его убить, но вместо того погибла сама. И припомнилось ему, какова она была перед его отъездом и какую странную пела в тот вечер песню.

- Ты это знала?- спросил он мачеху.

- Знала, но ты бы все равно не поверил. Ты был весь во власти ее чар. А она, жена твоя, чешка, ненавидела нас. Иди и принеси благодарственную жертву богам.

Приказав, чтобы умершую вынесли из селения, Страба, сумрачный, последовал за мачехою в ущелье.